Если бы все были на своих местах, то у нас не было бы такой… деградации промышленности.
Сергей Шаргунов, писатель
"Нет ни стеньки, ни емельки…" ( с сокращением)
В морозный Челябинск из морозной Москвы мы прилетели с Всеволодом Емелиным, «первым поэтом Москвы».
Едва прилетев, мы с Севой просимся на ЧТЗ – Челябинский тракторный
Признаться, завод интересен мне и потому, что по телевизору противопоставляют оппозиционеров «трудовому Уралу».
Который за родную власть и поотвинчивает медвежьей лапой ветреные головешки хомячкам. Это ведь генеральная линия предвыборных телесюжетов, вроде бы разбавленных полемикой: на одной стороне – олигарх и гламурная девица, а на другой – заскорузлые работяги. Лично мне работяги, конечно, милее и интереснее. Но в жизни, а не в ящике.
Завод огромен.
Сначала нас с поэтом принимает в объятия заводской музей. Модели танков и тракторов, пожелтевшие бумаги и фотографии, ветхая одежда за стеклом. Водит нас от стенда к стенду женщина в красном, порывистая, с красивым нервным лицом. Завод давно не выпускает танки – только трактора. Они идут на внутренний рынок и на экспорт, например, к старым добрым покупателям – кубинцам.
– Раньше мы семьдесят два трактора в сутки выпускали! А теперь примерно то же, но в месяц.
– Наверное, устарели трактора. И нет спроса, – предполагаю я.
– Как нет? Есть спрос. А что устарели – факт... У нас техника древняя. Чего хорошего на такой выпустишь? У белорусов трактор получше будет... Да нет, и у нас годный. Так ведь сколько ребят поувольняли из-за кризиса. Спрос есть, а работников мало. Ведь мы нужны! Нужен такой завод! Нас бы переоборудовать! Разве не нужны трактора, а?
– К вам завтра Путин приезжает. Что спросите?
– Да о чем его спрашивать? Я б ему сказала, если б меня пустили... Да если и пустят, лучше помолчу. Зачем воздух сотрясать? Уволят меня, и кому легче от этого будет? Матери моей старой или дочке, которая на первый курс пошла? А? Кому? Помолчу или в ладоши похлопаю. Пиар – это все.
После музея нас на проходной передают молодому человеку.
– Много на заводе молодежи? – спрашиваю.
– Не очень, но есть. Все-таки для нашего города это по-прежнему важное место. Работа-то всякому нужна. Выучиваются, правда, слабовато. Нет нормальной подготовки. Училища хромают. Там, где трудно – сталелитейный цех какой-нибудь, – там люди нужны знающие. А сейчас знающих мало.
– Говорят, рабочие за власть.
– Кто говорит?
– Телевизор.
– Я, если честно, в политику не лезу. Да и разве от меня что зависит? Вроде зарплату нам сейчас поднимают. Обещают много опять же... Поживем и посмотрим.
– А какая зарплата?
– Разная. В среднем шесть, десять, двенадцать... Самая высокая – двадцать с небольшим. Но чтобы нормально получать, надо и в субботу работать. Работаем с восьми до восьми. С утра до вечера. Или с восьми вечера до восьми утра – всю ночь.
Мы заходим в цех и бродим между станков, изредка уворачиваясь от оранжевых автопогрузчиков.
В машинах восседают женщины. Одна из них – юная, с ярко-рыжими волосами. Завод похож на музей. Зелено-ржавые станки, их множество, но почти каждому сопутствует пустота, народу пугающе мало. Не снимаю шапку-ушанку, потому что мороз внутри, как снаружи. Тяжелый химический запах мешается с холодом.
– Не обогревают? – риторически спрашивает Емелин.
– Не-а, – отвечает наш спутник. – Вроде денег нет обогревать..
Заходим в «стакан», отгороженный фанерными стенами.
Сидят за столом пожелтевшие мужички, пьют чифирь, смолят папиросы. Что-то зэковское.
– А какая главная проблема на заводе? – спрашиваю в упор.
– Какая... Вокруг дерьмо одно! – взрывается седой. – Станки совковые еще...
– Да не просто совковые. Есть и тридцатых годов, – вмешивается другой, щетинистый. – Как завод построили, так и их завезли, все стоят.
– У нас новыми знаешь какие считаются? Американские. 84-го года выпуска. – Это говорит третий, в очках, средних лет.
– Что про власть думаете?
– А когда на Руси царей любили?.. – говорит щетинистый, поднимается и выходит.
– Нету ни Стеньки, ни Емельки, – замечает очкастый и замолкает, курит новую, пьет из чашки.
– По телевизору показывают: вы за власть митингуете.
– У нас, кроме телевизора, еще и Интернет есть! – заявляет седой. – А чего ты вылупился? Думаешь, я блогов не читаю? Читаю я и блоги ваши, и сайты. Весь митинг московский смотрел, в записи, когда только началось... Мне, старому пню, внук наладил, фурычу помаленьку. Остальные вообще влегкую... Интернет есть у девяносто пяти процентов на заводе, ясно? У девяносто пяти! – Он поднимает желтый палец. – Вы что, думаете, если рабочий – значит, инопланетянин? Или кто? Неандерталец?
Бредем по цехам дальше.
Мужчина в защитной маске возится с печью. Он регулирует температуру и давление, загружает круглые железные детали в огонь, закрывает створку, обходит печь с другой стороны, поднимает створку, в кипящую воду вываливаются детали, загруженные полчаса назад. Он действует не прерываясь. Вокруг холод, а от печи жар. «С восьми до восьми», – вспоминаю.
Знакомимся.
Рабочий, не прекращая общения с печкой, охотно отвечает. Заговариваю про политику.
– Кто же за власть митингует?
– Прикажут – не так запоешь, если не хозяин сам себе. Что вы все рабочих вините? Вы в школы, значит, приехали? А вам учителя не рассказывали, как их перед выборами погнали по квартирам? У меня сын в четвертом классе. Всех родителей учителя обошли – за «Единую Россию» агитировали... Откажешься – уволят. Где ты будешь правду искать, кому чего доказывать...
– Слышали про митинги в Москве?
– Ну...
– Как относитесь?
– Никак. – Он открывает заслонку, встречая новую партию обожженных кругляшей. – Все равно посчитают, как им надо. У меня знакомых нет, кто бы за него голосовал. И чо? Кто будет возмущаться – тому дубиной по голове. Правильно цитирую?
Отходим.
Продолжаем идти по бесконечному пространству, где множество станков и почти у каждого пусто. Наш спутник показывает, как по кускам собирают трактора, знакомит с новыми людьми. Испытываю неловкость, что отвлекаю их, далек от их жизни и, наверное, нелеп со своими расспросами. Вижу и слышу, что они не глупее любых ораторов из телестудий.
– Сколько рабочих всего на ЧТЗ?
– Десять тысяч примерно, – говорит наш спутник. – Могло быть больше.
– А раньше? – спрашивает Сева.
– В восьмидесятом было шестьдесят тысяч. В девяностые – где-то сорок тысяч. Ага, в девяностые. А вот сейчас так... так... Зато встаем с колен, – парень смеется и подмигивает.
8.02.12г.
Полный текст -
http://www.echo.msk.ru/blog/shargunov_sergei/856831-echo/ 
Цитировать
Добавить к цитированию
Удалить из цитирования
Записан
По словам Президента и Чурова, это были самые честные выборы.
